[superbia-rena]

13.04.2017 в 21:14

Пишет  Санди Зырянова:

Весенние цикады
Фанфик
Канон: Блич
Пейринг: Бьякурен
Рейтинг: ПГ-13
Саммари: все когда-нибудь кончается, и любовь тоже.
Примечание: хокку принадлежат Басе
Фик написан к ДР  Takashi_Rena

И кто бы мог сказать,
Что жить им так недолго!
Немолчный звон цикад.

Бьякуя вывел последние кандзи на листке рапорта.
Кое о чем в этом рапорте он умолчал. А кое-что сформулировал так, что Кераку-соо-тайчо не должен был придраться, хотя бы и все понял. Но подставлять собственного же подчиненного – не дело для капитана. Перед начальством Бьякуя будет выгораживать Ренджи любой ценой. Правда, чем это кончится для самого Ренджи…
Когда они только начинали работать вместе, Бьякуя однажды вышел из себя и потребовал отставки Ренджи. Но его тогда никто не поддержал – как же, как же, блестящий молодой офицер, всеобщий любимец, вот-вот достигнет банкая… Достиг. И что же? На кого он первым делом поднял меч, позвольте поинтересоваться?
С тех пор немало воды утекло. И Бьякуя научился понимать Ренджи. И тогда, когда он побежал в Уэко Мундо спасать Иное-сан, и вчера, когда он в нарушение всех служебных инструкций присоединился к рейду 11-го отряда, а потом предоставил объяснительную записку, пестревшую восторгами по поводу уничтоженных Пустых.
Однажды это кончится для тебя, Ренджи, не выговором и даже не карцером, а бесполезной гибелью. Бесполезные ранения ты уже получил, про себя сказал Бьякуя. Вслух и тем более самому Ренджи такие вещи говорить было бессмысленно – он их просто не слышал. Поэтому Бьякуя утешал себя тем, что Ренджи вносит в его жизнь приятное разнообразие.
Вечером у Бьякуи намечалось торжественное событие – визит старейшин клана. Поэтому он в кои-то веки решил уйти с работы вовремя. Это не означало, что он собирался отдыхать – слишком многое надо было подготовить.
Подушки для сидения.
Икебану.
Угощение.
Лучший чай.
Лучшее сакэ, и хорошенько охладить его.
Выступление именитой гейши – нельзя же начинать общение с пожилыми родственниками (век бы их не видел!) с деловых переговоров…
К тому же сегодня по требованию чертовых старикашек на собрании должна присутствовать и Рукия. Не так уж часто они этого требуют. Хотят чего-то лично от нее? Бьякуя мысленно посочувствовал Рукии: она уже не первый год тянула лямку капитана в 13-том отряде, формально оставаясь лейтенантом, но без заместителя.
Ах да, надо предупредить Ренджи… А то с него станется вломиться прямо в зал собраний с воплями «Тайчо-о! Вот вы где! А я вас жду, жду!» – уже бывало.
– Да знаю я, – буркнул Ренджи, покраснев, когда Бьякуя сообщил ему о собрании. Бьякуя не успел удивиться – откуда бы?, как Ренджи поклонился, качнув «хвостом» на макушке, и отвернулся, бухтя под нос «ага, и гейшу пригласили…» и с преувеличенным тщанием складывая на столе какие-то бумаги.
Настроение было вконец испорчено.
Итак, мы знаем, что у Кучики-тайчо важное семейное собрание. И о том, что приглашена гейша, мы тоже знаем. Рукия этого сказать Ренджи не могла – ее саму не предупредили. Вывод, напрашивавшийся сам собой, был довольно неутешительным. Бьякуя потянул ворот хаори – ему вдруг стало душно.
Он привык контролировать каждый свой шаг, потому что весь Сейрейтей смотрел на него, больше того – весь Руконгай судил по знатнейшему из капитанов о Готей-13; привык и к тому, что постоянно должен всем и вся: отряду, старейшинам, Совету Сорока Шести, вассальным кланам. И когда Ренджи перестал быть для него просто подчиненным, Бьякуя сразу стал должен ему: относиться с пониманием к его выходкам, его дракам с ребятами из одиннадцатого, его по-прежнему трепетному отношению к Зараки, его излишне тесному общению с другими лейтенантами. И с Рукией. Как странно, недоумевал Бьякуя, Рукия постоянно командует им – а Ренджи упорно думает, что играет какую-то роль в ее жизни и решениях! Поначалу все это забавляло Бьякую. Он считал это независимостью и верностью друзьям. Или наивностью. И ревность Ренджи его тоже забавляла и даже льстила ему: ревнует, значит, любит и боится потерять, думал Бьякуя. И все-таки что-то все чаще царапало грудь изнутри…
– Я приглашу гейшу только для нас двоих, когда закончится сдача отчетности, – сказал он. Ренджи обернулся, широко улыбнулся и снова поклонился, но Бьякуе вдруг почудилась в этой улыбке какая-то торжествующая нотка.

***
Вечерние цикады распелись во весь голос, будто не зная, что их песни скоро оборвутся: век насекомого недолог, как и век любви… Церемониальное кимоно и слишком длинные парадные хакама упали на ширму. Бьякуя знал, что слуги их тотчас уберут.
Он устал как никогда. Устал в сотый раз объяснять, что не намерен жениться. Попробуй что-то объяснить старику с парализованной нижней челюстью, который, трясясь, невинно смотрит на тебя и бубнит: «А я и шам, и шам по юношям… в молодошьти… а жене-то это жачем шьнать? Жена для другого!», а все остальные сидят с каменными, как у всех Кучики, лицами и одобрительно кивают: ай, молодец, дядюшка Старый Циник, не зря заслужил свое прозвище! Правильно сказал! А то у этого щенка, главы нашего клана, никак юношеские глупости из головы не выветрятся!
Разговор с Рукией оказался еще тяжелее, чем с дядюшками и тетушками. Потому что тут Бьякуя впервые в жизни был на их стороне. И что самое ужасное – Рукия сознавала их правоту. Сознавала, но…
– Он – живой, Рукия, – втолковывал Бьякуя. – Живой! Он человек! Он должен жить как человек, строить свою жизнь как человек. Иметь детей, как человек. А ты – шинигами.
– Я знаю, нии-сама, – отвечала Рукия, упрямо опустив голову.
– Он женится на человеческой женщине. И нет никакой уверенности в том, что вспомнит тебя после смерти…
– Я знаю, нии-сама.
– И умрет он лет через пятьдесят-шестьдесят, самое малое!
– И это я тоже знаю… Но замуж за другого – нет, не могу!
– Ты должна это сделать в интересах клана, – настаивал Бьякуя.
Рукия подумала, и вдруг ее глаза блеснули хитринкой.
– А можно мне хотя бы самой выбрать жениха?
Старейшины поскрипели зубами, но согласились. И тогда Рукия поднялась и звенящим голосом произнесла:
– Я желаю выйти замуж за лейтенанта шестого отряда Абарая Ренджи!
Повисло молчание. Бьякуя едва не рассмеялся: ловкий ход! Рукия умудрилась всех одурачить! И внезапно стариков как прорвало. Крик и шум, поднявшийся в зале, походил на тайфун. «Руконгаец! Оборванец! В клане! Да никогда!» – кричали он. Какая-то горячая голова даже предложила посадить Рукию на хлеб и воду, дабы образумить…
Они так ни до чего и не договорились. Но как же Бьякуя устал, ками-сама… Он уже готов был растянуться на шикибатоне, как сильные руки обхватили его.
– Ренджи! – у Бьякуи не стало сил даже сердиться. – Я же говорил тебе не приходить!
– А я и не приходил, пока вы не освободитесь, тайчо, – лукаво усмехнулся Ренджи и прижался щекой к его щеке, потом нашел его губы своими губами и крепко завладел ими, прикусывая. Бьякуя вздохнул. Он не раз говорил, что ему это не нравится – воспитанный в старинных традициях знати, он почитал поцелуи непристойными, но Ренджи только смеялся.
Отдых в эту ночь явно откладывался.
– Что-то вы такой холодный сегодня, тайчо, – ворковал Ренджи, проводя пальцем по внутренней стороне бедра Бьякуи. – И как поживает гейша?
Гейша была великолепна, – должно же в этот день хоть что-то быть великолепным, но говорить о ней у Бьякуи не было никакого желания.
– А это точно гейша, а не какой-нибудь юный вакашу? – с притворной веселостью поинтересовался Ренджи.
Только сцены ревности мне сейчас и не хватало, с тоской подумал Бьякуя.
– Мы обсуждали замужество Рукии, – честно сказал он. – А теперь, Ренджи, я очень устал. Давай немного поспим.
– Но… Тайчо!
– Мне надо собраться перед завтрашним днем, чтобы выдержать выволочку от соо-тайчо, – продолжал Бьякуя. – Я как капитан несу ответственность за то, что делаешь ты, Ренджи.
– Приношу свои извинения, – обиженно пробубнил Ренджи.
Орать, драться, как с Куросаки, или обзываться, как с Рукией, он с Бьякуей не мог – все-таки он понимал субординацию, поэтому избрал безошибочное оружие: обиды. Отвернулся спиной к Бьякуе и захрапел.
Лежа без сна, Бьякуя вдруг подумал, что если бы Ренджи его действительно любил, то постарался бы понять. А если бы он так дорожил дружбой с Рукией, то хотя бы спросил, за кого ее прочат замуж. Не говоря уж о том, чтобы извиниться за неприятности по службе не формально, а искренне, по-настоящему (если уж не получается их не доставлять!).

***
Утро началось с боевой тревоги – прорыв гарганты на окраине Руконгая. Пустые пришли слабые, достаточно было бы послать туда нескольких рядовых, но Ренджи рванул сам. Выхватил занпакто, погнал свою группу шинигами, крича что-то залихватское на ходу…
И – по привычке понимать его – Бьякуя понял и на этот раз.
Ему скучно.
После разгрома Айзена и квинси серьезных сражений почти не бывало, а отрядная рутина угнетала Ренджи как ничто другое. Ни тренировки, ни учения не могли развеять эту скуку, а сам Ренджи не умел добавить огонька в обыденность.
В такую же рутину скатились и их отношения.
Может быть, правда жениться на девице из благородного клана? Такой… с характером. Чтобы строила любовнику мужа тайные и явные козни; чтобы самого мужа, потупившись с притворной скромностью, изощренно пилила, чуть что – угрожала уйти в монастырь и при этом строила глазки актерам театра Кабуки? Беда была в том, что таких девиц на примете у Бьякуи не имелось. Да и чувства девицы тоже следовало уважать…
Ренджи вернулся, блестя глазами, потный, запыхавшийся, сияющий после славной драчки.
– Ух мы и всыпали этим паршивцам! – сказал радостно.
– Ты отправился без приказа, – напомнил Бьякуя.
– Да ладно, тайчо! Их же надо было остановить, этих Пустых, – Ренджи поймал Бьякую и прижал к стене, жадно целуя. – Ну что вы? Сердитесь? Ну не надо, я же все за вас отдам, я все для вас сделаю!
– Ренджи, нас могут увидеть…
– Да кому оно надо! Сюда же никто не войдет!
Капитан Зараки, грузный и решительный, ворвался в кабинет с возгласом «Кучики, глянь, они нас опять на учениях… Э?», хрюкнул и вывалился спиной вперед.
Что ж, о Зараки сказать «войдет» действительно было бы… некорректно.

***
Вечером Ренджи, немного смущенный и обеспокоенный, все-таки явился в поместье Кучики. Он искательно заглядывал в лицо Бьякуи, сильно опасаясь последствий дневного происшествия. Если Зараки растреплет, а он может…
Бьякуя, в отличие от Ренджи, огласки не боялся. Знатные самураи и тем более даймё испокон веков привязывали к себе молодых и симпатичных вассалов «теплым долгом» – что тут оглашать? А вот непристойные поцелуи, да на рабочем месте, да на глазах у другого капитана, пусть и случайно, – это уже скандал.
Вошла Рукия, присела на подушку. Она еще ни о чем не знала, но не ждала от вечера ничего хорошего: вряд ли после вчерашнего ее пригласили бы в поместье для обычного семейного чаепития. Бьякуя присмотрелся: выглядела она подавленной. Похоже, клановые тетушки взялись ее обрабатывать неофициально, а уж как они это умеют – Бьякуя прочувствовал на себе.
– Днем ты сказал, Ренджи, что все сделаешь для меня, – начал он. В горле пересохло. Сейчас решалась и его судьба. Вот еще несколько секунд – и больше не будет жарких поцелуев в офисе на глазах у Зараки, не будет томных ласк, и шалостей в офуро, и совместного кормления карпов в пруду, и многого другого, что Бьякуя так любил. Не будет звездных ночей и весенних дней на двоих…
– Конечно, тайчо, – Ренджи заулыбался, закивал.
– А ты, Рукия, – продолжил Бьякуя, – сказала, что согласна выйти замуж только за одного человека. За того, которого ты хорошо знаешь…
– Но… – Рукия захлебнулась воздухом. Она-то почувствовала неладное.
– Это за Куросаки, что ли? А он что же, умер? – удивился Ренджи. Щеки Рукии вспыхнули, но она промолчала, только сжала пальцы.
– Это неофициально, – сказал Бьякуя. «Еще не поздно остановиться…» – В ближайшее время обряд сватовства будет произведен по всем правилам, как принято в клане Кучики. Я не могу подвергать сомнению достоинство клана… Поэтому прошу вас обоих подготовиться.
Ренджи вскинул голову. Уставился на Бьякую так, будто впервые видел. А Рукия закусила губу и съежилась.
«Ничего, Рукия. Пятьдесят или шестьдесят лет – это не так уж много…»
Служанка, не поднимаясь с колен, ловко расставила чашки, вазочку с тябаной, подготовила все для чайной церемонии.
Бьякуя смотрел на чашки – пиалы драгоценного тончайшего фарфора, каждой не меньше двухсот лет. И на тябану из цветков повилики и ветки хаги. И на вагаси, принесенные для Рукии, – целый набор разноцветных фруктовых пирожных.
Ему хотелось крепкого сётю. Так, чтобы напиться и больше ничего не помнить.
Никто из них не проронил и слова до конца вечера. За окном шелестели цикады, и Бьякуя подумал, что целых шестьдесят лет можно горевать об умерших или тосковать о несбывшемся, но для любви порой и трех лет более чем достаточно, чтобы угаснуть.
А была ли любовь?
Любил ли он сам? Любил, наверное.
Любили ли его? Кто знает… Спрашивать у Ренджи не было смысла, а цикады, певшие за окном, этого не знали. Век их любви был мимолетен, как вечерняя песня.